кока-кольный делирий
Я краду запахи в свой внутренний сундук, чтобы доставать их оттуда время от времени, вытаскивая вместе с ними наружу целые периоды жизни, с привязанными к ним людьми, местами, разговорами и атмосферами. Отдельная полка в этом сундуке отведена парфюмерии –она вызывает самые сильные ассоциации.
Глубже всего задвинуты в нее старые папины одеколоны – Cigar, привезенный им много лет назад из Аргентины, и Malizia, из Анголы. Образы, возникающие от них, уже размыты, туманны и отрывочны, они состоят из каких-то деталей, которые нет никакого смысла пытаться описывать – они все равно ничего никому не скажут, кроме меня. Как и все остальные, наверное, но, тем не менее, я продолжу.
Ultraviolet (Paco Rabanne) – это тетушка Элвис и долгий период ее холостяцкой жизни, мои приезды в гости к ней и брату, когда мы оба еще были мелкими. Сладкие, крепкие и терпкие – она всегда любила такие запахи, от нее эта любовь передалась и мне, потому что я всегда стремилась подсознательно быть на нее похожей.
Angel (Thierry Mugler) – из той же серии, изначально – это тоже Элвис. Это потом они превратились для меня в мое первое Внутривенное лето и двадцать восемь роз, подаренных от души, но со слишком неверным посылом, и брошенных из-за этого в ванну, где пролежали неделю, а потом выброшенных в окно и случайно упавших на крышу подъезда.
Eclat D’Arpege (Lanvin) – это весна в год моего знакомства с Вирджинией Вулф.
Miracle (Lancome) и Lou Lou (Cacharel) – лето, когда я работала у папы, набирая адский талмуд про тракторы и читала по вечерам Верлена в Старом Менске. Чуть позже, оттуда же – Ланкомовский Trezor – уже Лондон, мой детский псевдоэстетизм и красивые люди, и люди, цитировавшие Монтеня, кажущиеся чопорными снобами с высоты сегодняшнего дня.
Love in Paris (Nina Ricci) – какая-то невероятно туманной (в прямом смысле) выдавшаяся осень 2005 года, мое серое пальто елочкой, первые попытки что-то писать, чайная в Гиппо, liebe Грэхам, читавший мне там свои рассказы, и Человек с Трубкой, и наша с Г. полуавантюрная история, связанная с ним.
Burberry Brit – так пахнет мой бумажный дневник 2005-2006 годов, это запах, который я унесла на бумажке из парфюмерного магазина, и в нем – зима-весна в Старом Менске, кофе трюфели и Фрэнк Синатра, и слезы ручьями на подоконнике под Баха в день разгона палаточного городка.
Был еще один запах, чьего названия я не знаю. Но это – наши долгие разговоры с К., писавшим мне длинные бумажные письма, и мои бумажные ответы на них. К., поставлявший мне дозы Браззавиля и заваливший меня четырьмя мешками фруктов, когда я заболела однажды. Телефон забитый только его сообщениями, потому что все другие тут же удалялись по прочтении за ненадобностью и незначительностью. К., подсадивший меня тогда на панк-рок. Наша добрая и ни к чему не обязывавшая дружба, как-то бездарно теперь потерявшаяся.
Burberry London – сначала – зима в Лондоне-баре, теплая, мой первый виски, и я не помню, кого я тогда любила. Теперь – это другое совсем, теперь – это то, что сейчас. Но никак не Лондон-город.
Лондон-город – это Dior Homme (вроде бы, они), и не стоит собирать все детали, связанные с этим запахом, воедино, иначе все станет слишком очевидно, а это теперь совсем не нужно, это уже не актуально теперь.
Chanel Chance зато – это то, что теперь всегда будет моим номером в Роттердамском “Савое” и Т., окрестившим меня Марсель и укравшим этот запах у меня, и увезшим его с собой в чайном пакетике. Но Т. – это еще и Givenchy Homme.
Neonatura (Yves Rocher) – это прошлая зима и начало весны, яркие цвета, когда хотелось летать по воздуху, свобода, волны света и тепла, которые хотелось раздаривать всем вокруг, когда манговый табак оставлял во рту привкус фруктового чая, пока все это не перевернулось с ног на голову и не пошло наперекосяк… из-за L’Instant de Guerlain.
Глубже всего задвинуты в нее старые папины одеколоны – Cigar, привезенный им много лет назад из Аргентины, и Malizia, из Анголы. Образы, возникающие от них, уже размыты, туманны и отрывочны, они состоят из каких-то деталей, которые нет никакого смысла пытаться описывать – они все равно ничего никому не скажут, кроме меня. Как и все остальные, наверное, но, тем не менее, я продолжу.
Ultraviolet (Paco Rabanne) – это тетушка Элвис и долгий период ее холостяцкой жизни, мои приезды в гости к ней и брату, когда мы оба еще были мелкими. Сладкие, крепкие и терпкие – она всегда любила такие запахи, от нее эта любовь передалась и мне, потому что я всегда стремилась подсознательно быть на нее похожей.
Angel (Thierry Mugler) – из той же серии, изначально – это тоже Элвис. Это потом они превратились для меня в мое первое Внутривенное лето и двадцать восемь роз, подаренных от души, но со слишком неверным посылом, и брошенных из-за этого в ванну, где пролежали неделю, а потом выброшенных в окно и случайно упавших на крышу подъезда.
Eclat D’Arpege (Lanvin) – это весна в год моего знакомства с Вирджинией Вулф.
Miracle (Lancome) и Lou Lou (Cacharel) – лето, когда я работала у папы, набирая адский талмуд про тракторы и читала по вечерам Верлена в Старом Менске. Чуть позже, оттуда же – Ланкомовский Trezor – уже Лондон, мой детский псевдоэстетизм и красивые люди, и люди, цитировавшие Монтеня, кажущиеся чопорными снобами с высоты сегодняшнего дня.
Love in Paris (Nina Ricci) – какая-то невероятно туманной (в прямом смысле) выдавшаяся осень 2005 года, мое серое пальто елочкой, первые попытки что-то писать, чайная в Гиппо, liebe Грэхам, читавший мне там свои рассказы, и Человек с Трубкой, и наша с Г. полуавантюрная история, связанная с ним.
Burberry Brit – так пахнет мой бумажный дневник 2005-2006 годов, это запах, который я унесла на бумажке из парфюмерного магазина, и в нем – зима-весна в Старом Менске, кофе трюфели и Фрэнк Синатра, и слезы ручьями на подоконнике под Баха в день разгона палаточного городка.
Был еще один запах, чьего названия я не знаю. Но это – наши долгие разговоры с К., писавшим мне длинные бумажные письма, и мои бумажные ответы на них. К., поставлявший мне дозы Браззавиля и заваливший меня четырьмя мешками фруктов, когда я заболела однажды. Телефон забитый только его сообщениями, потому что все другие тут же удалялись по прочтении за ненадобностью и незначительностью. К., подсадивший меня тогда на панк-рок. Наша добрая и ни к чему не обязывавшая дружба, как-то бездарно теперь потерявшаяся.
Burberry London – сначала – зима в Лондоне-баре, теплая, мой первый виски, и я не помню, кого я тогда любила. Теперь – это другое совсем, теперь – это то, что сейчас. Но никак не Лондон-город.
Лондон-город – это Dior Homme (вроде бы, они), и не стоит собирать все детали, связанные с этим запахом, воедино, иначе все станет слишком очевидно, а это теперь совсем не нужно, это уже не актуально теперь.
Chanel Chance зато – это то, что теперь всегда будет моим номером в Роттердамском “Савое” и Т., окрестившим меня Марсель и укравшим этот запах у меня, и увезшим его с собой в чайном пакетике. Но Т. – это еще и Givenchy Homme.
Neonatura (Yves Rocher) – это прошлая зима и начало весны, яркие цвета, когда хотелось летать по воздуху, свобода, волны света и тепла, которые хотелось раздаривать всем вокруг, когда манговый табак оставлял во рту привкус фруктового чая, пока все это не перевернулось с ног на голову и не пошло наперекосяк… из-за L’Instant de Guerlain.
-
-
21.07.2009 в 21:14-
-
21.07.2009 в 21:51-
-
22.07.2009 в 22:16_Няхин_ Как правило - случайно)) кто-то дарит, кто-то пахнет, иногда сама шарюсь по парфюмерным магазинам, особенно в аэропортах))