… И ты снова, как всегда, ропщешь втихую вечером на кухне и вздыхаешь потом, что иногда приходится делать то, что не нравится. Миль пардон, это не тот случай.
Какое к черту фуа-гра? Им даже не приходится мечтать о нем, у них уже давно свое собственное фуа-гра, тщательно взлелеянное дешевым портвейном и вполне готовое к употреблению к моменту, когда они разменяют четвертый десяток. И вот очередное такое «фуа-гра» подбирают в какой-нибудь загаженной подворотне с какой-нибудь запущенной пневмонией, и везут его в и так переполненную больницу на бесплатное обследование, за что он сердечно отблагодарит персонал в самых крепких выражениях, и кладут его под капельницу, и флакон лекарства от пневмонии, которое необходимо пропустить через его протухший организм стоит около двухсот тысяч и приходит в основном только с гуманитарной помощью, от которой мы так старательно отказываемся. В сутки три таких флакона – нехитрые вычисления, подвластные даже самому гуманитарному мозгу – шестьсот тысяч в день на разлагающийся кусок экскрементов, который любой ценой нужно вытащить с того света и не дать ему подохнуть, как подобает, потому что иначе в журнале дежурного врача будет записано «смерть молодого мужчины», и всем настучат по мозгам, ja-ja, мы спасаем генофонд.
Не так давно проходила мимо одной семейной драмы. «Молодой мужчина» в красной майке и с соответствующего майке цвета лицом валяется на траве, рядом стоит его жена с маленьким ребенком (года три, не больше). Она тщетно пытается его поднять и умоляет пойти с ней домой. Он кое-как встает, замахивается на нее, но, к счастью, теряет равновесие и падает обратно в траву, сопровождая происходящее соответствующими фразами. Тогда она берет за руку ребенка и говорит: «Пойдем, у тебя больше нет папы». Ребенку говорит. И ведет его домой. А быдло, как ни в чем не бывало, остается лежать в траве. Мне вдруг захотелось подойти и избить это уёбище ногами так, чтоб оно больше не вставало никогда. Мне очень большого усилия стоило себя сдержать.
Я иногда пугаюсь своих брутальных инстинктов.